© Елена НИКИТИНА

Опубликовано в журнале "Натали"

На встречу Марат Башаров явился изрядно подшофе. И сразу выдвинул условие: "Говорит буду только на улице. Там холодно, а мне как раз надо в норму придти".

Неверным шагом пересекая дворик по направлению к ближайшей скамейке, оправдался:

– Дома расслабляться не могу – все время за рулем, так что не обессудьте.

– Ох, и дисциплинированный же вы народ – актеры! Не нарадуешься на вас!

– Ха-ха-ха, актеры! Да я и актером-то стал случайно. После школы я поступил в МГУ на юрфак и совершенно случайно меня позвали. Мне сказали, что театр "Современник" ставит спектакль и не хотел бы ты попробоваться на небольшую роль. Я сказал, что вроде бы уже поступил в институт, мне ответили, да ладно, попробуйся, чего тебе стоит. Я пошел – попробовался, и меня взяли!

– Юрфак-то закончил?

– Нет.

– Добровольно поменял такую прибыльную профессию на театр?

– Насчет прибыли можно поспорить.

– Правда?

– А что, нет что ли?

– Просто многие жалуются, что им мало платят.

– Кто жалуется, тому не повезло. Я не жалуюсь.

– Каково это – чувствовать себя счастливчиком?

– Хм, да мы все – люди, нам всего мало. Когда понимаешь, что тебе везет, хочешь, чтоб повезло еще больше. Когда ты выиграл в казино огромную сумму, сперва это кажется счастьем, а потом кажется, что и счастье-то это какое-то кислое, мало его. В смысле, мало выиграл. Везение нужно, без него – никуда.

– Пытался перебороть азарт?

– А, это про казино! Да я и сыграл-то один раз. Проиграл 250 долларов, больше не играю.

– Страшно?

– Не-а, зачем время даром терять! Работать надо!

– А на работе, на съемке например, страха не испытываешь?

– Я расскажу про первый съемочный день у Никиты Сергеевича, "Цирюльника". Мы снимали в Москве, было 27 градусов мороза. Это был первый съемочный день вообще – и у Никиты Сергеевича, и у Олега Меньшикова... Мы снимали эпизод, когда мы едем после бала в санях и я рассказываю про родинку. (Я играл на английском языке, у меня был такой моноложек про родинку на спине). Это был очень сложный день – много массовки, сани, много лошадей... Мы сняли дубль. Я должен был начать текст в одной точке, вот у этого столба, а закончить – за 500 метров. Камера шла параллельно. Первый дубль я не смог – у меня был жутчайший зажим. Второй – третий – четвертый – пятый – все то же самое. После 10-го дубля ко мне подошел Никита Сергеевич и сказал: "Марат, поди сюда". Я подошел с дрожью в коленках (у меня все 10 дублей были с дрожью в коленках). Подумал, в принципе, это первый съемочный день и поменять актера ничего не стоит. Михалков завел меня в вагончик, налил себе 100 грамм виски, мне 100 грамм. "Ну что, – говорит, – бздишь?" – "Бж-жу, Никита Сергеевич".

"Я тоже бжу, – говорит он. – Давай еще по одной хлопнем!". Еще хлопнули – дубль сняли.

– Ты в армии служил?

– Да, в Костроме, во время подготовки фильма "Сибирский цирюльник". Я считаю, что прошел армию. Я – актер, мне многого не нужно. Мне достаточно трех месяцев, чтобы все это прочувствовать. Я считаю, что я был в армии.

– Ты стал известным. Что-то изменилось в жизни?

– Никаких изменений! Какие друзья были, такие и остались. А что еще может измениться? Друзья – это самое главное. Друзья – это те, с кем мы вместе 15 лет. Вот это друзья – это как жена – если тебе будет плохо, то вытащат из дерьма.

Все от них исходит – от друзей. Для них каким я был в школе, в 1 классе, – таким и остался.

– Хулиганил?

– Да. Меня три раза из школы выгоняли. За хулиганство. В школе я играл одну роль – роль массовика-затейника, а дома я играл роль прилежного сына. Если мне нужно было получить от родителей железную дорогу (помните, была немецкая железная дорога? до сих пор она у меня на даче лежит), я играл роль пай-мальчика. Но когда родители приходили в школу на собрание, мы с приятелем подслушивали все (собрание происходило на первом этаже, мы из окна все подслушивали). Если нас ругали, я бегом бежал домой, мыл дома полы, убирался – всю квартиру драил. Когда приходила мама с собрания, вся злая, а я драил полы, меня, конечно, били ремнем, но били меньше.

– Что же такое ужасное ты вытворял в школе?

– Ой, да много чего! Все то же самое, что и все.

– Но не всех выгоняли, да еще и трижды!

– Я учился в спецшколе – во французской спецшколе. Подложил училке на стул кнопку – выгоняют, покурил в туалете – опять выгоняют. Там все строже. Но зато и толку больше.

– Например?

– Ну вот вы сидите, расспрашиваете меня. Ведь это не просто так.

– В этом заслуга твоих учителей?

– И их тоже. (Переходит на французский).

– Несомненный талант!

– Да ладно, это я так, к слову пришлось.

– Переводить будешь?

– Переводами заниматься? Может попробовать? Я вырос в татарской семье, и у меня родители разговаривали по-татарски. Я с рождения этот язык знаю. Между собой мама с папой разговаривали по-татарски. Меня никогда не учили этому языку. Меня спрашивают, как ты говоришь по-татарски? – Хрен его знает! Как по-русски, так и по-татарски. Татарский – очень простой язык.

Я изучал в школе французский, потом я занимался с репетитором по английскому. Я считаю, что знаю 4 языка – русский, английский, французский и татарский.

...А еще я снимался в Эстонии, и наполовину выучил эстонский язык. Может я больной на языки? Может брошу когда-нибудь это актерство, и займусь переводами. Но пока страшновато.

– Ты не заметил, что мы все время возвращаемся к теме страха? Признавайся, тебя чувство страха когда-нибудь оставляет?

– Ха-ха, чем дольше работаю, тем чаще оставляет. Нет, правда! Я работал с Гришей Константинопольским. Мы сняли, я считаю, очень смешной фильм. Работая с Гришей я понял, что кайф для меня, когда можно назвать режиссера на "ты" и не побояться предложить ему совершенно дурную идею. Чтобы не надо было эти идеи фильтровать – думать сказать – не сказать. Это плохо. Надо все предлагать.

– С Никитой Сергеевичем такого не было?

– Нет.

– Что же он, не человек что ли?

– Он-то – человек, я был – нечеловек. С Никитой Сергеевичем я работал – это была моя первая работа в жизни. Я был зеленым салагой (я не говорю, что сейчас я мэтр российского кино), сейчас я понабрался у Говорухина, у Митты, у Суриковой, у Рязанова – непоследние ведь режиссеры. А когда я работал у Никиты Сергеевича, я смотрел ему только в рот, исполнял его задачи со своим нутром, грубо говоря.

– Марат, ты женат?

– (Долгая пауза): Мы о работе будем говорить или о чем?

– Будем выводить формулу успеха.

– А я ее уже давно вывел, для себя.

– Поделишься? 

– Да. В интервью всегда нужно говорить то, чего нет. И всегда нужно говорить абсолютно разные вещи – на ходу придуманные мифы. Тогда читателю это будет интересно – потому что вообще непонятно что это за человек. А то когда я читаю интервью, я понимаю о человеке все.

Я хочу и придумываю новые истории, но это получается некрасиво

– Ага, признаешься во вранье?

– Не во вранье, а в мистификации.

– Какая разница?

– Врать – это грубо и брутально. Мистифицировать – значит, подходить к процессу вранья творчески.

– С последствиями собственных мистификаций сталкиваться приходилось?

– Конечно, и это было здорово! Ко мне пришла журналистка из "Вога" и говорит: "Здравствуйте, Марат. Вы расскажите, как учились в Лондоне". Я пожимаю плечами: "В каком Лондоне?" Она: "У вас в пресс-релизе написано, что вы учились в Лондоне, в театральной школе, три года, а потом – в Париже".

Делать нечего – я начал рассказывать как учился в Лондоне, в Париже.

– Так-так, Марат...

– А что, похоже, что я говорю правду?!! Правда что ли?!

– Читая интервью с собой ты сам-то себя узнать можешь?

– Да. Потому что это говорил я.

– Приятно с тобой пообщаться...

– А что, уже все закончилось? А я бы еще чего-нибудь рассказал. Наврал бы чего-нибудь... Ой, то есть намистифицировал бы...

 к логическому концу. На чем прошу разрешения откланяться.

© Елена НИКИТИНА

Опубликовано в журнале "Натали", апрель 2002