© Елена НИКИТИНА

ОТБЛЕСК РЫЦАРСКОГО ДОСТОИНСТВА

Опубликовано в журнале "Модный базар" 
Что такое дуэль? Кровавая забава или последний отблеск рыцарского благородства? Жестокая игра или изощренное творчество?
Английский философ Джон Рескин как-то заметил: "Подлинное искусство состоит не в том, чтобы притвориться жизнью, а в том, чтобы жизнь претворилась в искусство". Ничто так убедительно не иллюстрирует это высказывание, как дуэль. Особенно, если речь идет о петербургских дуэлях XIX века. О дуэлях, в которых участвовал цвет русского дворянства – каждый бретер здесь был поэтом, каждый второй – поэтом выдающимся, навсегда вписавшим свое имя в анналы российской культуры.
"Вот-те, Вася, и репка..."
В полдень 12 ноября 1817 года на Волковом поле, что простиралось от Обводного канала до Волкова кладбища, разыгралась кровавая драма, всколыхнувшая весь петербургский Свет. Крайне необычными были обстоятельства, которые привели четверых молодых дворян к роковой развязке.
Центром "любовного квадрата" была прелестнейшая балерина, краса и гордость петербургской сцены, Авдотья Истомина, позднее воспетая Пушкиным на страницах "Евгения Онегина".  Ее сердечной благосклонности добивались двое – кавалергардский корнет Василий Шереметев и блестящий щеголь, "первый денди Петербурга", граф Завадовский. Последнему сводничал ближайший друг, начинающий дипломат А.С. Грибоедов. Шереметев, уже получивший в Свете статус "официального покровителя" Истоминой, почел себя оскорбленным, узнав, что его возлюбленная провела вечер в компании его соперников. Не долго думая, кавалергард бросил вызов обоим.
Наперсник Шереметева, будущий декабрист Якубович, предложил разыграть "дуэль вчетвером" – наподобие картежной партии.
В назначенный день участники встали на одинаковом расстоянии друг от друга, взяв в руки заряженные стволы. В полном соответствии с правилами заядлых картежников они смотрели друг другу в глаза, ожидая у кого первым не выдержат нервы. Шереметев оказался слабым игроком: сделав шаг по направлению к Завадовскому, он сходу выстрелил. Пуля лишь оторвала графу пуговицу от воротника, но вместе с тем, вызвала у него приступ бешенства. "О! – Воскликнул он с изумлением. – Ты покушаешься на мою жизнь!" С досадой разрядил свой "лепаж" в живот Шереметеву.
Поведение Завадовского вполне понятно. Он ехал на Волково поле развлечься, пощекотать нервишки, а отнюдь не умереть. Что ж удивляться тому, что его противник, нарушивший неписаные правила игры был им убит?
Роковой выстрел Завадовского привел всех участников дуэли в ужас. Окаменев они смотрели, как смертельно раненый Шереметев "пустился в какой-то дьявольский танец: несколько раз прокрутился на месте, нелепо подпрыгнул и словно огромная рыба нырнул в снег, разбрызгивая во все стороны кровь".
Первым прервал оцепенение секундант Завадовского Каверин. Подойдя к агонизирующему Шереметеву, он присел на корточки и сказал совершеннейшую чепуху: "Ну, Вася, вот-те и репка". (Фраза эта вскоре стала крылатой. Весь петербургский бомонд начал ее употреблять, когда было необходимо разрядить слишком напряженную ситуацию).
...После дуэли разразился скандал, всех участников выслали из Петербурга. Грибоедов лишился "хлебного места" в столице и был отправлен в неспокойный Тифлис. Это обстоятельство, впрочем, оказалось для него счастливым, ведь именно в Тифлисе он встретился со своей будущей женой – Ниной. Кстати, там же была доиграна "партия" с Якубовичем. Будущий декабрист отстрелил Грибоедову мизинец. (Впоследствии именно по этому искалеченному пальцу было опознано тело Грибоедова, изувеченное во время погрома русского посольства в Тегеране).
"Сатиры нравственной язвительное жало"
Неизвестно чем Пушкин насолил графу Толстому, прозванному Американцем, но тот сочинил и разнес по светским гостиным сплетню о том, что Александра Сергеевича среди ночи привезли в Тайную Канцелярию и подвергли порке плетьми. Об источнике слухов Пушкин узнал во время пребывания, на Кавказе. С этого момента, в течение всей ссылки, он страстно ждал случая поквитаться с Толстым. И, не имея возможности свидеться с ним лично, писал едкие стихи в адрес Американца:
...Или философа, который в прошлы лета
Развратом изумил четыре части света,
Но, просветив себя, загладив свой позор,
Отвыкнул от вина и стал картежный вор?
В четвертой главе "Евгения Онегина" Пушкин вновь прошелся по Толстому:
...Нет презренней клеветы
На чердаке вралем рожденной...
Федор Петрович, разумеется, не мог не принять вызова, ведь он был одним из самых отъявленных дуэлянтов. Но также не имея возможности обменяться с Пушкиным выстрелами, он ответил Пушкину ядовитейшими строками:
Сатиры нравственной язвительное жало
С пасквильной клеветой не сходствует нимало
В восторге подлых чувств ты, ЧУШКИН, то забыл.
Презренным чту тебя, ничтожным сколько чтил.
Примером ты рази, а не стихом пороки,
И помни, милый мой, что у тебя есть щеки.
Дуэль Пушкина с Толстым – Американцем осталась в своем роде непревзойденным литературным поединком. Неизвестно почему "заклятые враги" так и не встали по обе стороны барьеров, а ограничились лишь стихотворной перепалкой. То ли на славу постарался П.А. Вяземский, лучший друг обоих "врагов", то ли сам Толстой чтоб загладить свою вину совершил для Пушкина "подвиг силы беспредельной". Во всяком случае, вчерашние противники подружились настолько, что Американец стал шафером Пушкина на его свадьбе.
"Дуэль в России – род забавы"
По поводу последней дуэли Пушкина Ю.Н. Тынянов как-то высказал весьма интересную мысль: "Несчастье Пушкина заключалось в том, что Дантес был иностранцем и не знал, что дуэль в России – род забавы, а вовсе не смертоубийство, каким она является во Франции".
 Это замечание объясняет ту поразительную беспечность, с какой Александр Сергеевич отнесся к предстоящему поединку.  Когда Дантес стал деверем Пушкина, когда улеглись слухи, связанные с анонимным пасквилем, в котором Пушкин назывался рогоносцем – когда, казалось бы, все трения были окончательно улажены, произошло нечто невероятное! 
 Александр Сергеевич отправил Геккерну письмо, обвиняя его в том, что он "сводничал своему незаконнорожденному сыну". Обвинение было заведомо нелепым – ведь Дантес не был сыном Геккерна. Вопиющая абсурдность этого послания наводит на мысль, что Пушкин не столько пытался уязвить Дантеса с Геккерном, сколько хотел бросить вызов самому Провидению, сыграть в смертельную игру с судьбой. И в качестве орудия фатума выбрал "глупого, но чертовски красивого кавалергарда".
Поединок состоялся 27 января в 4 часа пополудни, в самый момент наступления сумерек. Поэт предусмотрительно позаботился об эстетической стороне дуэли – тщательно срежессировав и разыграв ее как по нотам. Барьером Дантесу служила медвежья шуба Александра Сергеевича. Со стороны Пушкина барьер отмечала кавалергардская шинель. Поэт встал на нее и картинно скрестил руки на груди. Дантес стрелял сходу. 
Упав после выстрела, Пушкин приподнялся и заявил, что намерен продолжать поединок, но тут же уронил пистолет. Ему подали другой. 
Он долго и тщательно целился в противника, который стоял в пол-оборота к нему, прикрыв грудь рукой. Когда же, после выстрела, контуженый Дантес рухнул навзничь, Пушкин обвел взглядом полянку и громко сказал самому себе : "Браво!" И преувеличенно-театральным жестом отшвырнул пистолет в сторону.
Все в этой кажется странным – и сумеречный час, неблагоприятный для стрелков, и символический обмен одеждами, и невозмутимое ожидание Пушкиным выстрела. До сих пор историки спорят о том что же заставило "умнейшего мужа России" становиться под пулю. Быть может красивая инсценировка была призвана достойно отметить добровольный уход поэта из жизни?..
Выстрелил и промахнулся?
Дуэльный кодекс запрещал использовать оружие дважды. Однако для пистолетов, на которых стрелялись Пушкин с Дантесом, было сделано исключение. Именно их использовали в своем поединке М.Ю. Лермонтов и сын французского посланника Эрнест де Барант. Эти "заслуженные" лепажи были выбраны Лермонтовым неслучайно. Даже вступая в поединок, Михаил Юрьевич старался подражать Пушкину. Впрочем, и обстоятельства его первой дуэли во многом напоминали пушкинскую.
18 февраля 1840, в 4 часа пополудни, на Парголовском тракте, в 200 метрах от места дуэли Пушкина состоялся этот поединок. Условия его были необычны. Противникам надлежало сражаться на шпагах до первого ранения. А уже после этого – стреляться. Холодное оружие было условием де Баранта, огнестрельное – Лермонтова. Лермонтов же и обратился к виконту д'Аршиаку (экс-секунданту Дантеса) с целью заполучить мемориальные стволы.
...Едва началась дуэль, как у Лермонтова сломался конец шпаги. Де Барант сделал выпад, в результате которого разорвал мундир и оцарапал грудь поэта.
Достали пистолеты. Лермонтов, тщательно копируя поведение Пушкина, первым встал к барьеру и скрестил руки на груди. Де Барант выстрелил сходу и – промахнулся. Лермонтов выстрелил в сторону и крикнул "браво"!. Противники разъехались по домам...
Любопытно, что и последняя дуэль Лермонтова, у подножия горы Машук, была своеобразной реконструкцией дуэли с де Барантом, а через нее – реминисценцией дуэли Пушкина с Дантесом. Лермонтов так же стоял, скрестив руки на груди, так же стрелял в воздух. Только вот противник его – Мартынов, оказался не столь щепетильным, как француз. Нелишне заметить, что Мартынов, как и Дантес, принадлежал к "преторианской гвардии", т.е. был кавалергардом. Может быть в этом все дело?..
"Я приехал драться, а не мириться!"
Пожалуй самая удивительная и фантастическая дуэль произошла в Петербурге в 1909 году. Речь идет о поединке Николая Гумилева с Максимилианом Волошиным. Поводом для дуэли стала оглушительная пощечина, которую Волошин влепил Гумилеву по просьбе Елизаветы Димитриевой, известной под псевдонимом Черубины де Габриак.
Спустя несколько минут после этого инцидента, Гумилев, обретя самообладание, вызвал обидчика по всем правилам дуэльного кодекса.
"Единоборство" состоялось 22 ноября, в 10 часов утра, в Новой деревне.
Алексей Николаевич Толстой, бывший секундантом Гумилева, красочно описал этот поединок: "Меня выбрали распорядителем дуэли. Гумилеву я понес пистолет первому. Подбегая к нему, я провалился по пояс в яму с талой водой. Он спокойно выжидал когда я выберусь, – взял пистолет, и тогда только я заметил, что он, не отрываясь, с ледяной ненавистью глядит на Волошина, стоявшего, расставив ноги, без шапки.
Передав второй пистолет В., я по правилам в последний раз предложил мириться. Но Гумилев перебил меня, сказав глухо и недовольно: "Я приехал драться, а не мириться". Тогда я попросил приготовиться и начал громко считать: "Раз-два три!" – Крикнул я".
Гумилев выстрелил и промахнулся. Волошин невозмутимо наблюдал за ним, не предпринимая ответных действий. Несколько раз Гумилев потребовал чтобы Волошин выстрелил, но тот лишь виновато пожимал плечами и повторял : "У меня была осечка".
Дело кончилось тем, что Толстой, вырвав из рук Волошина пистолет, выстрелил в снег. Но Гумилев не был этим удовлетворен и по-прежнему продолжал требовать выстрела. И лишь когда обнаружил, что Волошин с Толстым, не обращая внимания на его настойчивые приказы, направляются к машине, поднял со снега шубу, накинул ее на руку и последовал их примеру.
Последствия этой истории были трагикомичны. Все участники заплатили властям штраф в 10 рублей
На правах эпилога
озвольте, скажут искушенные читатели, разве только в России поэты дрались на дуэлях? Разве не французом был поэт и бретер Сирано де Бержерак? Разве не было поединка между графом Ганским и Бальзаком из-за прелестной Эвелины Ржевуской? Разве не участвовал в дуэлях еще один поэт и денди, граф Робер де Монтекиу-Фезансак – тот самый, который послужил Прусту прототипом барона де Шарлю?
Увы, все эти случаи – не более, чем литературный мистификации. Мы ведь практически ничего не знаем о реальном Бержераке – его полностью вытеснил Бержерак литературный, романтическое создание Ростана. Дуэли Монтескиу-Фезансака были, по сути, балаганами, предназначенными для потехи скучающего парижского Света. А Бальзак, прибыв в рассветный час на дуэль с Ганским, открестился от поединка, мотивировав отказ своим неблагородным происхождением.
Да, европейские литераторы, в отличие от российских, нечасто могли похвастаться врожденным аристократизмом. А ведь дуэль – удел аристократов по крови, поэзия – удел аристократов по духу. И лишь когда аристократизм крови и духа соединяется в одной личности, смертельный поединок превращается в акт высокого искусства. Такое было возможно только в непредсказуемой и загадочной России.
© Елена НИКИТИНА
Опубликовано в журнале "Модный базар" 2002